Аркадий Гайдар - Том 4. В дни поражений и побед. Дневники
«Эх, папка, папка! – укоризненно подумал Кирюшка. – И что тебе стоило немного, ну совсем немножечко подвинуться, а не стоять на том самом месте? И тогда пролетели бы разорванные кирпичи мимо или еще в кого-нибудь».
Он вздохнул. Но тотчас же вспомнил, что если бы отец не стоял на том самом месте, у парового молота, то там обязательно стоял бы кузнец Матвей.
И Кирюшке стало жалко Матвея, он сейчас же захотел, чтобы и Матвей тоже подвинулся.
Но если бы не стоял Матвей, то встал бы туда Иван Караулов, девчонка у которого, Катюшка, была веселая, черноволосая, и это ей он, Кирюшка, подарил однажды хорошее, но только немножко червивое яблоко.
Тогда ему стало жалко и отца, и Матвея, и Ивана, и еще кого-нибудь, кто обязательно стоял бы на этом месте, потому что это такое твердое место, где всегда кто-нибудь должен стоять. И, конечно, стоит кто-то уже и сейчас.
«Нельзя всем двигаться, – смутно решил Кирюшка. – И я бы тоже не подвинулся. Раз поставили – значит, стой!»
– Что, Кирила, задумался? – окрикнул дед Пантелей. – Вот она и Чарабаевская роща. Помещик тут раньше жил, Константин Ермолаевич Чарабаев. Гордый был человек… Сильный. Беда, сколько земли поднимал!
Это заинтересовало Кирюшку. Он и сам, бывало, в цирке видел, как поднимают гири, видел, как поднимают людей. А однажды видел даже, как один молодец взвалил себе на спину невысокую лошадку. Но, чтобы землю поднимали, этого он еще не видел никогда. Как ее поднимешь – в мешки насыпать, что ли?
– И сколько он поднимал? – осторожно спросил Кирюшка, недоверчиво посматривая на старика.
– А вот сколько. Вон, под солнышком, вроде как бы гору видишь? А теперь гляди дальше, за речку, туда, где наши трактора идут. А теперь глянь в ту сторону, до самого края, где чуть-чуть лес синеет. Это все его земля была. Но теперь повороти голову назад и смотри как раз от речки до того села… до Балаихи – этой был наш деревенский куток. Вот, брат Кирила… как тебя по батюшке-то величать, не знаю… так-то и жили.
Старик неожиданно рассмеялся, подстегнул конька, и телега весело вкатилась в Чарабаевскую рощу, из-за голых деревьев которой уже виднелись развалины старой барской усадьбы и невысокая церковка с покосившимся крестом, та самая, которую заметил Кирюшка еще вчера, перед закатом.
* * *Прямо за одичалыми развалинами, цепляясь один к другому, раскинулись заглохшие и заболоченные пруды. По берегам густо разрослись вербы, ольха и ракитник.
Дед Пантелей дал и Кирюшке острый нож. Он показал, какая нужна лоза и как ее срезать, чтобы не обрезаться. А так как мудреного в этом было мало, то Кирюшка с азартом полез в самую гущу.
Через час работы на телеге лежала большая груда гибких пахучих прутьев.
– За глаза хватит. Довольно! – скомандовал раскрасневшемуся Кирюшке дед Пантелей. – Давай садись, отдохни. Да и я сяду, табачку закурю. А то на ходу курить тряско.
Но Кирюшке не сиделось. Пока старик поправлял воз, пека он свертывал да закуривал, Кирюшка шмыгнул на узенькую тропку и вскоре очутился перед развалинами чарабаевского имения.
Одиноко и печально торчали потрескавшиеся стены. Повсюду валялись поросшие травой кирпичи. Тяжело бабахнувшись, лежала расколотая и наполовину вросшая в землю каменная колонна. Тут же, неподалеку, высилась уцелевшая колоколенка без колоколов и небольшая церковь с тяжелой дверью, на которой вместо замка был замотан узел ржавой проволоки.
Рядом с кучей муравейника валялась чья-то позеленевшая мраморная голова, но без уха, с отбитым кончиком носа. И по этой неживой голове тихо лазили только что выползшие после зимовки, еще полусонные муравьи.
Так же как путешественник, который задумчиво останавливается перед обломками древних гробниц, перед руинами средневековых башен, так и Кирюшка, который слыхал о помещиках только по рассказам, с молчаливым удивлением рассматривал остатки этой самой обыкновенной барской усадьбы: так вот где они жили!
Он постучал носком о выступ скользкого крылечка и провел пальцем по холодной истрескавшейся стене.
Заслышав шорох, он обернулся и невдалеке от себя увидел человека.
Человеку этому было лет под пятьдесят. Бородатый, ссутулившийся, с тяжелой дубинкой в руке, он стоял, прислонившись к стволу гнилой липы, и, по-видимому, уже давно наблюдал за Кирюшкой.
«Сторож», – подумал Кирюшка. Но так как он никуда не залез, ничего не украл, то безбоязненно посмотрел на незнакомого человека.
– Видать, нездешний парнишка? – негромко спросил человек, и, подойдя поближе, он сел на каменную ступеньку.
– Нездешний, – подтвердил Кирюшка. – Мы с дядей Матвеем из города приехали.
– В Малаховку, что ли? – И, не дожидаясь ответа, чернобородый неожиданно попросил: –А что, паренек, у тебя покурить нет ли?
– Так я еще малый! – с негодованием ответил покрасневший Кирюшка. – Разве же такие курят!
– Всякое бывает! Бывает нонче, что и такие. Кто вас разберет?
– Это только хулиганы курят, – убежденно возразил Кирюшка. – А разве я хулиган? – Он подумал, запнулся и уже с задором добавил: – Я пионер, а не хулиган. А правда, дядя, есть в нашей школе один, Павлушка Кукушкин, и стал он курить, а мы его взяли да из пионеров и выгнали.
Кирюшка остановился, ожидая, что за это толковое рассуждение незнакомец похвалит его или просто улыбнется.
Но угрюмый человек не похвалил и не улыбнулся. Внимательно посмотрел он на Кирюшку и не сказал ничего.
Это не понравилось Кирюшке, он захотел тотчас же отправиться восвояси, но все-таки задержался и услужливо предложил:
– А вы, дядя, пойдите со мною да у деда Пантелея попросите. Он тут, рядышком, возле лошади. Мы с ним лозу резать приезжали. Он как раз сидит возле телеги и курит.
– Это какой Пантелей? Малаховский? – быстро переспросил бородатый человек.
– Малаховский. Он живет да бабка, да больше у них никого нет. У них, дядя, вчера избу чуть-чуть льдом не сдернуло.
Бородатый постоял, по-видимому раздумывая, пойти или нет в ту сторону, откуда уже дед окликнул Кирюшку. Потом, не сказав ни слова, бородатый повернулся и быстро пошел через кусты в противоположную сторону.
«Тоже, курильщик!..» – подумал обиженный Кирюшка и вприпрыжку побежал к поджидавшему его деду Пантелею.
На обратном пути они встретили целый обоз. На передней подводе сидели Калюкин и Сулин.
– Нарезали? – еще издалека заорал Калюкин, увидав телегу с грудой лозы. – Ну давай, давай, дедушка, плети, поторапливайся.
– Все в аккурат будет, – не спеша ответил дед и, сняв шапку, поклонился Сулину. – Далеко ли, Александр Моисеевич, поехали?
– В Каштымово, старик. В Каштымово… – ответил Сулин и, подмигнув Кирюшке, спросил – Что, брат, и ты трудодни зарабатываешь? Ну, работай, работай… Это тебе не с пионерами трубы трубить.
«И что тебе дались эти пионеры?» – подумал смутившийся Кирюшка. Но пока он искал, что ответить, кони дернули, и весь обоз со стуком и грохотом прокатил мимо.
– Вес-селый человек, – задумчиво пробормотал дед Пантелей. – Баа-льшая голова.
Справа, на залитых лугах, два рыбака ставили мережи. Лодчонка у них была маленькая, вертлявая, и Кирюшке казалось, что вот-вот она опрокинется.
– Ничего им не сделается, – объяснил дед Пантелей. – Это старик Сидор и Ермила хромой. Они сроду к воде привычные. Ермила-то вовсе без одной ноги. Ногу ему в солдатах оторвало. А как плавает! Одной ногой по воде тырк, тырк, тырк, да так затыркает, что иной и с двумя за ним не угонится.
– Дедушка? – спросил Кирюшка, вспомнив про вчерашнее. – А кого это на островке водой захватило? Он бежит, бежит, добежал, повертелся да как кинется, а лед хрр… хрр… А зачем он, дедушка, в ту сторону кинулся? Я бы в эту, а он в ту…
– А кто его знает? Ошалел, должно быть, человек. Я и сам не разберу: охотник – не охотник. Рыбу у нас там тоже не ловят. И жилья там никакого нет, только что оставался шалаш от покоса. Кто его знает? – отказался догадываться старик. – Кто-нибудь чужой, а не наш, деревенский.
Они подъезжали к Малаховке. С треском и лязгом навстречу выкатил трактор. Лошадка шевельнула ушами, скосила глаза и, раздувая ноздри, зафыркала.
– Здорово, дед Пантелей, счастливый человек! – озорно крикнул молодой кудрявый тракторист и крутанул рулем, уступая дорогу.
– Здорово, Михайло Бессонов, непутевая голова! – сердито ответил старик и стеганул заупрямившуюся лошадь, чтобы бежала быстрее.
– Это и есть Мишка Бессонов? – спросил Кирюшка, вспомнив вчерашние калюкинские ругательства.
– Он самый! – с сердцем ответил старик. – И всем бы хорош… И сам собой и в грамоте силен. А вот, пойди ты… Такой оголтелый! На рождество достал он где-то, пес его возьми, монашью рясу, нацепил под клобук волосы и приходит в избу. Стал у порога и славит: «Рождество твое, Христе боже наш, воссияй миру свет разума…» Ну, кончил славить. Поздравил с праздником… Я, конечно, и говорю старухе: проси к столу, как заведено, закусить, конечно… выпить. Выпил он стопку, выпил другую, поклонился, да и марш дальше. А потом, когда моя старуха узнала, так чуть меня со свету не сжила. А я-то при чем? Ну монах, думаю, и монах…
